Евангельское уничижение — это ощущение своей собственной недостаточности, презренности и отвратительности, которое имеет христианин, с соответствующим состоянием сердца. Следует проводить различие между уничижением, основанным на законе и евангельским у ничижением. Первое — это то, чему люди могут быть подвержены, пока они еще находятся в естественном состоянии и не имеют благодатных чувств; последнее свойственно истинным святым. Первое происходит от общего влияния Божьего Духа, помогая естественным принципам, и в особенности естественной совести; последнее происходит от особого влияния Духа Божьего, внедряя и проявляя сверхъестественные и божественные принципы.

Мы должны сделать Священное Писание нашим правилом в суждении о природе истинной религии и в суждении о наших собственных религиозных характеристиках и состоянии, для нас крайне важно посмотреть на это уничижение как на одну из самых важных вещей, относящихся к истинному христианству. Это основная часть великого христианского долга отвержения себя. Этот долг состоит в двух вещах: во-первых, в отвержении человеком своих мирских наклонностей и в оставлении им всех мирских объектов и наслаждений; и, во-вторых, в отказе от своего природного самовозвышения, отвержении своего собственного достоинства и славы и в отречении от себя; так что он свободно и от всего сердца отказывается от себя и как бы упраздняет себя. Это христианин делает в евангельском уничижении. И это последнее является величайшей и самой трудной частью отвержения себя: хотя они всегда идут вместе, и одного никогда по-настоящему нет там, где нет другого; однако естественный человек может подойти гораздо ближе к первому, чем ко второму. Многие анахореты и отшельники отказывались (хотя безо всякого истинного умерщвления) от богатства, удовольствий и обычных наслаждений мира, но они были далеки от отказа от своего собственного достоинства и самоправедности. Они никогда не отвергались ради Христа, а лишь продавали одно вожделение, чтобы питать другое; продавали звериное вожделение, чтобы лелеять дьявольское; и поэтому они никогда не становились лучше, но их конец был хуже, чем их начало. Они выгоняли одного черного дьявола, чтобы впустить семь белых, которые были хуже первого, хотя и более приятной наружности. Невыразимо и почти непостижимо, как сильно естественное расположение человека к самоправедности и самовозвышению, и что он только ни готов делать и переносить, чтобы питать и удовлетворять их, и на что только ни шли в своем кажущемся самоотвержении в других отношениях ессеи и фарисеи среди евреев, паписты, многие секты еретиков, энтузиасты среди исповедующих христиан, многие магометане, пифагорейские философы и другие среди язычников; и все это — для того, чтобы принести жертву этому Молоху духовной гордыни, или самоправедности, и чтобы иметь нечто, в чем они могли бы возвысить себя перед Богом или подняться над своими собратьями.

Уничижение, о котором говорилось, — это то, в чем самые прославленные лицемеры, которые показывают великолепнейшее шоу умирания для этого мира и высочайшие религиозные чувства, терпят серьезное поражение. Если бы это так настоятельно не подчеркивалось в Писании как весьма важная составляющая истинной благодати, можно было бы поддаться искушению и подумать, что многие из языческих философов обладают истинной благодатью, ибо в них так ярко сияют многие добродетели, а также видны сильные озарения, и разум внутренне пламенеет и поднимается, как будто они на самом деле являются субъектами Божественного действия и небесных откровений. Верно то, что многие лицемеры сильно претендуют на смирение, а также на другие добродетели; и часто нет ничего другого, что они исповедовали бы сильнее этого. Они пытаются изобразить яркое шоу смирения в речи и поведении, но обычно это выглядит, как плохо сделанная работа, хотя и славная в их собственных глазах. Они не могут определить, что такое смиренная речь и поведение, или как говорить и действовать так, чтобы на самом деле то, что они говорят и делают, имело черты христианского смирения. Сладостный смиренный вид и манера превыше их искусства, так как они не водятся Духом и по своей природе не могут быть направлены на поведение, подобающее святому смирению, силой смиренного духа внутри них. И поэтому многим из них ничего не остается, как только громко заявлять, что они смиренны, и рассказывать о том, как они смирялись в прах в такие-то времена, и обильно употреблять самые плохие выражения в отношении самих себя, такие как: «Я наименьший из святых»; «Я жалкое презренное создание»; «Я недостоин малейшей милости или того, чтобы Бог посмотрел на меня!»; «О, мое страшное порочное сердце!». Такие выражения очень часто используются не при сокрушении сердца, не при особой печали, не со слезами той, которая омыла ноги Иисуса, не «для того, чтобы ты помнила и стыдилась, и чтобы вперед нельзя было тебе и рта открыть от стыда, когда Я прощу тебе все» (Иез 16:63), а легкомысленно, с улыбкой на лице или с фарисейским жеманством. И мы должны поверить, что они так смиренны и видят себя такими презренными, на основании того, что они говорят так; потому что никаких признаков смирения не видно в манерах их поведения и в делах, которые они делают. Есть много тех, кто полон выражений о своей собственной порочности, надеясь на то, что другие будут смотреть на них как на выдающихся и ярких святых и воздавать им должное; и опасность угрожает тем, кто будет намекать на обратное или говорить о них что-то другое, а не то, что их считают одними из величайших христиан. Есть много тех, которые громко восклицают против своих порочных сердец и своих больших недостатков и негодности и говорят так, как будто они смотрят на себя как на самых низких из святых. Однако, если служитель серьезно скажет такому человеку то же самое в частной обстановке и намекнет ему, что он — очень низкий и слабый христианин, и считает, что он прав, когда серьезно рассматривает свою великую пустоту и негодность и такое сильное несоответствие многим другим, это будет больше того, что он способен вместить; он почувствует себя глубоко оскорбленным, и есть опасность, что в нем глубоко укоренится сильное предубеждение против такого служителя.

Есть некоторые, кто много выступает против законнических доктрин, законнической проповеди и законнического духа, но они слабо понимают то, против чего они выступают. Законнический дух — это более коварная вещь, чем они себе представляют; это слишком тонко для них. Он таится, действует и доминирует в сердцах таких людей, и люди в самой известной степени виновны в нем одновременно с тем, как они яростно нападают на него. Пока человек не освободится от самого себя и от своей самоправедности и собственного добра, в какой бы форме они ни проявлялись, до тех пор он будет иметь законнический дух. Дух гордости у человека по причине собственной самоправедности, моральности, святости, чувств, опыта, веры, уничижения или любого иного блага — это законнический дух. До грехопадения у Адама не было гордости законнического духа; благодаря своим обстоятельствам, он мог искать принятия своего собственной праведностью. Но законнический дух у падшего, греховного творения не может быть ничем иным, как духовной гордостью; и, наоборот, духовно гордый дух — это законнический дух. Нет живущего человека, который возвышается самомнением о своих собственных испытаниях и открытиях и на основании их сверкает в своих собственных глазах, кроме того, кто верит в свои собственные переживания и делает из них свою праведность. Хотя он и может употреблять смиренные термины и говорить о своих переживаниях как о великих вещах, которые Бог совершил с ним, и он может призывать других прославить Бога за это, однако тот, кто гордится своим опытом, без основания приписывает что-то себе, как если бы его переживания были его достоинством. И если он считает их своим собственным достоинством, он непременно думает, что Бог тоже так считает; ибо он неизбежно думает, что его собственное мнение о них правильно, и, как следствие, решает, что Бог смотрит на них так же, как и он. Поэтому он неизбежно воображает, что Бог смотрит на его переживания как на его достоинство, как он смотрит на них сам; и что он так же блистателен в глазах Бога, как и в своих собственных. И, таким образом, он доверяется тому, что принадлежит ему, как тому, что делает его блистательным в Божьем взоре и рекомендует его Богу. С этим поощрением он приходит к Богу в молитве, и это заставляет его ожидать большего от Бога. Это также заставляет его думать, что Христос любит его, и что Он жаждет облачить его Своей праведностью, потому что он предполагает, что Он потрясен его переживаниями и добродетелями. И это есть в высшей степени жизнь на основании собственной самоправедности, и такие люди находятся на широкой дороге в ад. Жалкие обманутые люди, которые думают, что они выглядят такими сияющими в Божьих глазах, тогда как они — дым для обоняния Его, и многие из них более отвратительны Ему, чем самое нечистое животное в Содоме, которое не делает претензий на религию! Делать так, как они делают, — это жить на основании опыта, согласно точному определению этого; а не поступать так, как те, кто только пользуется духовными переживаниями как доказательствами состояния благодати и, таким образом, получает из них надежду и утешение. Есть род людей, которые сильно порицают дела и превозносят веру в противоположность делам, и высоко поднимают себя как людей Евангелия, в противоположность законникам, и устраивают яркое шоу, будто они проповедуют Христа и Евангелие и путь свободной благодати, тогда как на самом деле они — величайшие враги евангельского пути свободной благодати и самые опасные противники чистого и смиренного христианства.

Есть великое притворное уничижение, мертвое для закона и освобожденное от «я», которое является одной из величайших и самых воодушевляющих вещей в мире. Есть некоторые, кто давал прекрасное исповедание опыта основательной работы закона в их сердцах и того, что они полностью избавлены от религии дел, но обращение которых имело самый сильный привкус самоправедного духа, который мне когда-либо приходилось наблюдать. И некоторые, кто считает себя совершенно избавленным от своего «я» и уверен в том, что унизился до праха, полны до краев славой своего собственного смирения и возносят себя до небес высоким мнением о своем уничижении. Их смирение — это высокопарное, самодовольное, показное, кричащее, самонадеянное смирение. Кажется, это сущность духовной гордости — заставлять людей кичиться и хвастаться своим смирением. Это проявляется в этом первенце гордости среди сынов человеческих, которого можно было бы назвать «его святость»; даже «человек греха», который возносит себя выше Бога и всего, получающего поклонение; он именует себя «слугой слуг» и, для того чтобы сделать шоу смирения, омывает ноги нескольким бедным людям во время своего воцарения.

Истинное освобождение людей от себя, их нищета духом и сокрушенность сердца — это совсем другое, и это имеет иНЫе результаты, чем те, которые многие могут вообразить. Поразительно, как много людей заблуждаются в отношении самих себя в этом вопросе, воображая себя весьма смиренными, тогда как они весьма горды, и их поведение на самом деле весьма высокомерно. Ни в чем ином лукавство человеческого сердца не проявляется так сильно, как в духовной гордости и самоправедности. Коварство сатаны достигает своей вершины в управлении людьми в отношении этого греха. И, наверное, одной причиной может быть то, что здесь он имеет больше всего опыта; он знает, как она входит; он знаком с ее тайными пружинами: это был его собственный грех. Опыт дает громадное преимущество в руководстве душами, будь то в добре или во зле. Но хотя духовная гордость — это такое коварное и тайное беззаконие, которое обычно является под предлогом великого смирения, однако есть две вещи, с помощью которых она может быть (возможно, универсально и надежно) обнаружена и распознана.

Первое. Тот, кто находится под господством этого расстройства, склонен быть высокого мнения о своих достижениях в религии, сравнивая себя с другими. Для него естественно думать о себе, что он — выдающийся святой, что он занимает очень высокое положение среди святых и имеет характерно положительный и большой опыт. Тайный язык его сердца таков: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди» (Лк. 18:11). «…Я свят для тебя» (Ис. 65:5). Поэтому такие люди склонны ставить себя впереди среди Божьего народа, как бы занимать возвышенное место среди них, как будто нет никаких сомнений в том, что оно принадлежит им. Они как бы естественно занимают первые места, что Христос осуждает (см. Лк. 14:7). Они делают это, дерзко занимая место и принимаясь за дело главных; направляя, уча, руководя и управляя. «…И уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев, имеющий в законе образец ведения и истины» (Рим. 2:19-20). Для них естественно принимать как должное то, что им принадлежит играть роль диктаторов и учителей в вопросах религии, и поэтому им безоговорочно нравится, когда их называют «Равви», что в переводе означает «Учитель», как это было с фарисеями (Мт. 23:6-7), то есть, они склонны рассчитывать, что другие будут считать их учителямИ в вопросах религии и подчиняться им.

Но тот, чье сердце находится под силой христианского смирения, имеет противоположное расположение. Если на Писание вообще можно положиться, то такой человек склонен думать, что его достижения в религии сравнительно малы, и считать себя низким среди святых и одним из наименьших из них. Смирение, или истинное смиренномудрие, побуждает людей думать о других лучше, чем о себе: «…По смиренномудрию почитайте один другого высшим себя» (Флп. 2:3). Поэтому они склонны думать, что им принадлежит последнее место, и это внутреннее расположение естественным образом ведет их к повиновению этому правилу нашего Спасителя (Лк. 14:10). Для них неестественно принимать на себя роль учителей; наоборот, они склонны думать, что не подходят на это место; что другие более пригодны, чем они, как это было с Моисеем и Иеремией (Исх. 3:11; Иер. 1:6), хотя они были выдающимися святыми и с обширными знаниями. Для них неестественно думать, что им принадлежит право учить, а, наоборот, учиться; они гораздо охотнее слушают и получают наставления от других, чем диктуют другим: «…всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова» (Иак. 1:19). И когда они все-таки говорят, для них неестественно говорить дерзко и властно; смирение склоняет их говорить с трепетом. «Когда Ефрем говорил, все трепетали. Он был высок в Израиле; но сделался виновным через Ваала, и погиб» (Ос. 13:1). Они не склонны брать на себя власть, а, напротив, хотят подчиняться другим. «…Не многие делайтесь учителями» (Иак. 3:1). «Все же, подчиняясь друг другу, облекитесь смиренномудрием» (1 Пет. 5:5). «…Повинуясь друг другу в страхе Божием» (Еф. 5:21).

Есть некоторые люди, которые естественным образом думают высоко о своем опыте; и они часто сами говорят о своем опыте как об очень большом и необычайном; они свободно говорят о великих явлениях, с которыми они встретились. Это можно говорить и подразумевать в хорошем смысле. В известном смысле, любая степень спасительной благодати — это великая вещь. Поистине, это великое, да, бесконечно великое дело Бога — даровать малейшую крошку хлеба детей         таким псам, как мы; и чем смиренне человек, который надеется на то, что Бог изливает такую милость на него, тем более он будет склонен назвать это дело, с которым он встретился, великим в данном смысле. Но если под великими вещами, которые они испытали, они имеют в виду сравнительно сильные духовные переживания, или сильные в сравнении с переживаниями других, или выходящие за рамки обычного, как, очевидно, часто бывает, тогда для человека сказать «я встретился с великими вещами» — это то же самое, что сказать «я — выдающийся святой и имею больше благодати, чем обычно». Потому что иметь большие переживания, если переживания истинны, и если о них стоит говорить, — это то же самое, что иметь большую благодать; нет истинного переживания, кроме проявления благодати; и в точности степени истинного переживания соответствует степень благодати и святости. Люди, которые так говорят о своих переживаниях, когда они повествуют о них, рассчитывают на то, что другие будут восхищаться ими. Конечно, они не называют похвальбой такие разговоры о своих переживаниях; и они не рассматривают это как признак гордости, потому что они говорят, что они знают, что не они сделали это; это была свободная благодать; это то, что Бог сделал для них; они признают великую милость, которую Бог явил им, и не относятся к этому легкомысленно. Но так было с фарисеем, о котором говорит Христос (см. Лк. 18). Фарисей на словах воздавал Богу славу за то, что Он сделал его отличным от других людей; он говорит: «Боже! Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди». Их словесное приписывание благодати Божьей того, что они святее, чем другие святые, не мешает их дерзости думать так высоко о своей святости, что есть верное доказательство их гордости и тщеславия их ума. Если бы они были под влиянием смиренного духа, их достижения в религии, вероятно, не сияли бы так в их собственных глазах, и они бы не любовались так своей собственной красотой. Христиане, которые на самом деле являются самыми выдающимися святыми и поэтому имеют самые превосходные переживания и являются величайшими в царстве неба, умаляются, как дети (Мт. 18:4); потому что они смотрят на себя лишь как на маленьких детей в благодати, и на свои достижения как на достижения младенцев во Христе, и они поражаются и стыдятся малой меры своей любви и своей благодарности и своего малого познания Бога. Моисей, после того как он говорил с Богом на горе и  его лицо сияло так ярко в глазах других людей, не знал, что его лицо сияет. Есть некоторые люди, которые приходят от имени высоких исповедников, и некоторые назовут себя высокими исповедниками; но святые с заметным смирением, которые будут ярче всех сиять на небесах, вовсе не склонны к громогласному исповеданию. Я не думаю, что в мире есть хоть один выдающийся святой, который был бы о своей религии высокого мнения. Такие с большей вероятностью будут исповедовать себя наименьшими из всех святых и думать, что достижения и переживания каждого святого выше, чем у него  …

Такова природа благодати и истинного духовного света, что они естественным образом располагают святых в нынешнем состоянии видеть свою благодать и благость малыми, а свою греховность — огромной. И те, кто имеет больше благодати и духовного света из всех в этом мире, имеют самое сильное выражение такого расположения, что станет весьма ясным и очевидным для любого, кто трезво и основательно взвесит природу и логику вещей и рассмотрит то, что последует.

Ту благодать и святость подобает называть малой, которая мала в сравнении с той, которой ей следует быть. И малой она кажется тому, кто истинно обладает благодатью, потому что глаза такого человека смотрят на стандарты его долга. Сообразование с ними — это то, к чему он стремится; это то, за что его душа борется и к чему простирается; и это то, по чему он оценивает и судит то, что он делает, и что он имеет. Для благодатной души, и в особенности для той, которая обладает выдающейся благодатью, та святость кажется малой, которая мала в сравнении с той, которой она могла бы быть, мала в сравнении с той, для которой она видит бесконечные причины, и к которой ее обязывает долг. Если святость этого человека кажется ему отстоящей на огромное расстояние от такой святости, она, естественно, выглядит презренной в его глазах и недостойной того, чтобы о ней говорить как о какой-то красоте и привлекательности в нем. Аналогично, голодный человек естественным образом считает то, что поставлено перед ним, малой пищей, незначительным делом, не заслуживающим упоминания, ничтожным в сравнении с его аппетитом. Или это подобно тому, как ребенок великого царя, который ревнует о чести своего отца и смотрит на почитание, которое люди оказывают ему, естественным образом видит эту честь и почитание очень малыми и недостойными внимания, ничтожными в сравнении с тем, чего требует достоинство его отца.

Но такова природа истинной благодати и духовного света, что она открывает перед взором человека бесконечные причины того, почему он должен быть святым в более высокой степени. И чем больше благодати он имеет, и чем сильнее это открывается перед его глазами, тем лучшее восприятие бесконечного превосходства и славы божественного Существа, бесконечного достоинства личности Христа и безграничной длины, и ширины, и глубины, и высоты любви Христа к грешникам он будет иметь. По мере умножения благодати поле открывается все шире и шире для удаленного взора, пока душа не будет поглощена безбрежностью объекта, и человека не поразит мысль, как сильно ему подобает любить этого Бога и этого славного Искупителя, Который так возлюбил человека, и как мало он любит. И поэтому чем больше он постигает, тем более странной и невероятной кажется незначительность его благодати и любви, и поэтому он более склонен думать, что другие гораздо выше его. Ибо, удивляясь ничтожности своей собственной благодати, он едва ли может поверить в то, что такая странная вещь происходит с другими святыми. Для него поразительно, как тот, кто действительно является дитятей Божьим, и кто действительно получил спасительные блага этой несказанной любви Христа, не может любить больше; и он склонен рассматривать это как вещь, специфическую для него самого, странный и исключительный пример, так как других христиан он видит только извне, а себя самого он видит внутри.

Здесь читатель, возможно, возразит, что любовь к Богу на самом деле увеличивается пропорционально увеличению знания о Боге; и поэтому как может увеличение знания у святого сделать так, что его любовь будет выглядеть меньшей, в сравнении с тем, что он знает? На это я отвечу, что хотя благодать и любовь к Богу у святых соответствуют степени познания и видения Бога, однако она не пропорциональна познаваемому и созерцаемому объекту. Душа святого, взору которой открывается какая-то частица Бога, убеждается в большем, чем она видит. Видно нечто чудесное, и это видение приносит с собой сильную убежденность в чем-то, значительно превышающем то, что нельзя увидеть непосредственно. Так что душа одновременно изумляется своему невежеству и тому, что она знает так мало и любит так мало. И поскольку душа духовным взглядом убеждается в чем-то бесконечно большем в объекте, но находящемся вне зрения, то она убеждается в способности души знать значительно больше, если бы только облака и тьма были удалены. Это побуждает душу, обладающую духовным видением, сильно жаловаться на духовное невежество и недостаток любви и жаждать и стремиться к большему знанию и большей любви.

Благодать и любовь к Богу у самых выдающихся святых в этом мире на самом деле очень мала в сравнении с тем, какой она должна быть. Высочайшая любовь, которой когда-либо кто-либо достигает в этом мире, жалка, холодна, крайне низка и недостойна именоваться таковой, по сравнению с тем, как выглядят наши обязательства.

И выдающемуся святому, имеющему такую убежденность в высокой степени, в которой он должен любить Бога, открывается не только ничтожность его благодати, но и огромность его остающейся порочности. Для того чтобы судить, как много порочности или греха остается в нас, мы должны брать нашу меру от высоты, которой достигает стандарт нашего долга. Все расстояние, на котором мы находимся от этой высоты, — это грех, ибо неисполнение долга — это грех; иначе наш долг — это не наш долг, и насколько сильнее мы не соответствуем стандарту нашего долга, настолько больше греха остается у нас. Грех — это не что иное, а несоответствие моральной личности закону или стандарту своего долга. И поэтому о степени греха должно судить по этому правилу: чем сильнее несоответствие правилу, тем больше греха, будь то вследствие недостатка или избытка. Поэтому если люди в своей любви к Богу не доходят до половины той высоты, которой требует от них долг, то в их сердцах больше испорченности, чем благодати, потому что им недостает больше благости, чем у них имеется. Всякий недостаток — это грех; это гнусный порок, и он выглядит таким в глазах святых, в особенности у выдающихся святых. Им кажется крайне ужасным то, что они любят Христа так мало и благодарят Его так мало за Его жертвенную любовь. В их глазах это ненавистная неблагодарность.

Далее, умножение благодати имеет тенденцию в другом направлении, побуждая святых думать, что их недостатки гораздо сильнее, чем их благость. Оно не только имеет тенденцию убеждать их в том, что их испорченность гораздо больше, чем их доброта; но оно также имеет тенденцию выставлять недостаток, который есть в малейшем грехе или в наименьшей степени порочности, таким громадным, что он значительно перевешивает всю красоту, которая имеется в их величайшей святости. Малейший грех против бесконечного Бога имеет в себе бесконечную ненавистность или уродство; но высочайшая степень святости у творения не имеет в себе бесконечной привлекательности; и поэтому ее привлекательность — это ничто в сравнении с уродством малейшего греха. То, что каждый грех имеет в себе бесконечное уродство и ненавистность, весьма очевидно, потому что то, в чем состоит зло, или беззаконие, или ненавистность греха, — это нарушать обязательства или делать противоположное тому, чем мы должны быть, или что мы должны делать, или к чему мы обязаны. И поэтому насколько больше обязательство, которое нарушается, настолько сильнее беззаконие и ненавистность нарушения. Но, конечно, наша обязанность любить и почитать любое существо находится в некоторой пропорции к его привлекательности и достопочтенности, или к его достойности нашей любви и почитания. Несомненно, мы больше обязаны любить более привлекательное существо, чем менее привлекательное существо; и если Существо бесконечно привлекательно или достойно того, чтобы мы любили Его, значит, наша обязанность любить Его бесконечно велика; и поэтому то, что противоположно этой любви, имеет в себе бесконечное беззаконие, уродство и недостойность. Но, с другой стороны, что касается нашей святости или любви к Богу, в этом нет бесконечного достоинства. Грех творения против Бога заслуживает наказания, и он ненавистен пропорционально дистанции между Богом и творением; величие объекта и низость и ничтожество субъекта отягощают его. Но это обратная сторона по отношению к ценности почитания творения к Богу: оно лишено ценности пропорционально ничтожеству субъекта. Насколько больше расстояние между Богом и творением, настолько меньше почитание творения достойно Божьего внимания или рассмотрения. Высокая степень превосходства увеличивает обязанность низшего почитать высшего и поэтому делает недостаток почитания тем более отвратительным. Но высокая степень неполноценности уменьшает цену почитания низшего; потому что чем он ниже, тем меньше он заслуживает внимания; чем он меньше, тем меньшую ценность имеет то, что он может предложить; потому что он, отдавая свое самое лучшее почитание, не может отдать больше самого себя; и поэтому если он мал и имеет малую ценность, то и его почитание имеет малую ценность. И чем больше истинной благодати и духовного света имеет человек, тем больше он будет это понимать, тем сильнее он будет казаться себе испорченным по причине греха, и тем меньшими будут ему казаться благость, которая в его благодати, или добрый опыт, в сравнении с этим. Ибо, поистине, это ничто по сравнению с этим; это меньше, чем капля в море; так как конечное не идет ни в какое сравнение с бесконечным. Но чем больше духовного света имеет человек, тем лучше вещи выглядят для него в этом отношении такими, какие они есть на самом деле. Отсюда со всей очевидностью явствует, что истинная благодать имеет такую природу, что чем больше человек имеет ее, при остающейся порочности, тем меньшими его благость и святость выглядят в сравнении с этой порочностью. И не только с его прежней порочностью, но и с его нынешней порочностью в грехе, который теперь проявляется в его сердце, и в отвратительных изъянах его высочайших и наилучших чувств и ярчайших переживаний.

ПРЕДЫДУЩАЯ  ПРОДОЛЖЕНИЕ